А. А. ЗАЛИЗНЯК
Как известно, между славянскими и иранскими языками имеются определённые схождения в области фонетики, морфологии и лексики. Эти схождения предполагают наличие в прошлом каких-то связей между данными языками. Несмотря на то, что проблема славяно-иранских языковых связей рассматривается или затрагивается в относительно большом числе работ, вопрос о действительном объёме, характере и времени этих связей не может считаться решённым. Решение этого вопроса представляет большой интерес по нескольким причинам.
Во-первых, изучение сферы фонетических, морфологических и в особенности лексических явлений, общих для славянских и иранских языков, представляет самостоятельный интерес, поскольку оно расширяет наши знания об истории этих явлений в каждой из этих языковых групп.
Во-вторых, решение вопроса о характере славяно-иранских языковых связей важно для определения места славянских языков в диалектном членении и.-е. языковой области. Необходимо установить, можно ли и следует ли возводить славяно-иранские языковые схождения (все или какую-то часть) к общеиндоевропейской эпохе и, соответственно, делать вывод о соседстве между славянскими и иранскими племенами, не прерывавшемся со времен и.-е. общности.
В-третьих, выяснение характера славяно-иранских связей необходимо для более обоснованного решения вопроса об относительном расположении германцев, славян, балтов, фракийцев (может быть, также других балканских племён), иранцев и угро-финнов в раннескифскую эпоху. Роль славяно-иранских отношений одними авторами всемерно подчёркивается (например, К. Мошинский и др.), другими признаётся довольно скромной (например, Т. Лер-Сплавинский). Существенную роль для выяснения данного вопроса играет изучение следов иранской топонимики (прежде всего гидронимики) на территории южной России.
В-четвёртых, изучение славяно-иранских схождений в области религиозно-этической терминологии чрезвычайно важно для истории славянской мифологии и культуры. В этой области задачи лингвиста смыкаются с задачами историка культуры и археолога. К этому же кругу проблем примыкает вопрос о возможном влиянии иранских имён и ономастических моделей на славянскую ономастику.
СЛАВЯНО-ИРАНСКИЕ ЯЗЫКОВЫЕ СХОЖДЕНИЯ И ИХ ИСТОЛКОВАНИЕ
Проблема славяно-иранских языковых связей начинает интересовать лингвистов с середины XIX в.[1] В 1872 г. И. Шмидт специально исследует эту проблему в своей книге „Родственные отношения индоевропейских языков»[2]. В более позднее время появилось несколько десятков работ (главным образом, небольших статей), полностью или частично посвящённых данной проблеме. Всю эту литературу (в общем, не очень обширную) можно ориентировочно разделить на две части. Во-первых, сюда входят работы, посвящённые частным этимологиям или отдельным морфологическим схождениям[3]. Таких работ большинство. Во-вторых, сюда входит небольшое число работ, в которых проблема славяно-иранских языковых отношений рассматривается в целом. Это прежде всего работы А. Мейе, Я. Розвадовского, X. Арнтца и В. Пизани; сюда же следует отнести несколько работ, где данная проблема не является основным объектом исследования, однако разбирается достаточно подробно (Р. Якобсон, В. Порциг, Т. Лер-Сплавинский, К. Мошинский). Именно работы второй группы дают представление о современном состоянии проблемы в целом. Во всех этих работах констатируется наличие между славянскими и иранскими языками ряда схождений различного рода (заметим, однако, что списки таких схождений у разных авторов весьма неодинаковы). Что же касается объяснения этих схождений, то здесь мы сталкиваемся с существенно различными точками зрения. По-видимому, можно выделить две основные линии: одну, ориентирующуюся на древнейшую славяно-иранскую близость в пределах и.-е. общности (линия Мейе), и другую — на вторичные конвергенции в связи с более поздним славяно-иранским соседством (линия Розвадовского).
Рассмотрим вкратце работы обеих линий. Две основные работы А. Мейе по данной проблеме—„Les dialectes indoeuropéens» (Paris, 1908, глава „De quelques faits de vocabulaire») и „Le vocabulaire slave et le vocabulaire indo-iranien» (RÉSI, t. 6, 1926, стр. 165—174)[4].
В первой из этих работ А. Мейе подчёркивает лексическую близость восточноиндоевропейских диалектов и приводит большой список балто- славяно-арийских соответствий. В этот список входят следующие славяно-иранские соответствия; radi — др.-перс. rādiy; slovo — ав. sravah-; bogъ— др.-иран. baga-; svętъ — ав. spənta— (имеется также в балтийском); kupъ — ав. kaofa-; samъ — ав. hāma-; bo — ав. bā; ni—čь(to) — ав. naēčit; vlasъ — ав. varəsa-; gora — ав. gairi— (ср. близкие индийские и балтийские формы); sъ—dravъ — ав. drva-,— др.-перс. duruva-; ovъ — др.-иран. ava-. В соответствии со своей общей концепцией древнейший балто-славяно-арийской (и в частности, славяно-нранской) близости А. Мейе резко возражает против идей заимствования (в частности, в отношении слова bogъ). Во второй из указанных работ А. Мейе рассматривает более широкий круг фактов, привлекая не только чисто лексический материал (балто-славяно-иранское употребление ye/o-, совпадения в системе личных местоимений). Список славяно-иранских лексических соответствий пополняется следующими (приводим только славянскую часть): věra, lězǫ, —tęgnǫti, pъrsi, języ—kъ. Концепция А. Мейе находит в этой работе предельно чёткое выражение: „Наблюдаемые лексические схождения между славянскими и индо-иранским вообще, иранским в особенности, восходят, таким образом, к и.-е. общности и отражают древнее соседство будущих славянских и будущих арийских говоров в этой общности»[5].
Концепции А. Мейе противостоит концепция Я. Розвадовского, основная работа которого по рассматриваемому вопросу — «Stosunki leksykalne między językami słowiańskiemi a irańskiemi» (RO, I, 1914—1915, стр. 96—110). Я. Розвадовский критикует традиционные представления о тесном родстве всех языков satem между собой. Он подчёркивает, что многие видимые сходства между арийскими и балто-славянскими языками являются мнимыми; так, по его мнению, эти языки почти не имеют общих морфологических новообразований, лексические же совпадения не являются достаточно доказательными. Я. Розвадовский считает, кроме того, что во многих случаях сходство между балто-славянскими и арийскими языками объясняется просто тем, что первые много архаичнее других современных им и.-е. языков и только поэтому напоминают древние арийские. Отказываясь от идеи древнейшего славяно-иранского родства, он обращает внимание на эпоху более поздних контактов между славянскими и иранскими племенами. Именно в контакте славян со скифами он усматривает причину появления в славянских и иранских языках ряда общих слов. Список А. Мейе он пополняет следующими словами (приводим только славянскую часть): briti, vъpiti, gojiti, divъ (divo), nebo, zъlъ, větъ, věšte, věštati, město, gatati, tǫziti, žlědica, xvorъ, kajati (sę), kaznь[6]. Анализируя всю совокупность славяно-иранских лексических схождений, Я. Розвадовский устанавливает, что подавляющая их часть принадлежит к религиозно-этической или бытовой сфере. Остальная часть их незначительна и может, по мнению Я. Розвадовского, рассматриваться как результат случайных лексических совпадений, которые возможны между любыми двумя и.-е. языками. В вопросе о заимствованиях Я. Розвадовский согласен с А. Мейе, считая единственным достоверным прямым заимствованием из иранского слово toporъ. Общие выводы Я. Розвадовского следующие: 1) между славянскими и иранскими языками нет близкого лексического родства, которое объяснялось бы долгим соседством, продолжающим древнейшее состояние; 2) есть, однако, следы определённого религиозно-этического влияния иранцев на славян.
В 30-е гг. мы вновь сталкиваемся с описанными двумя концепциями. Книга X. Арнтца „Die sprachliche Beziehungen zwischen Arisch und Balto-Slawisch» (Heidelberg, 1933), в значительной мере компилятивная и отличающаяся в целом малой оригинальностью, написана в общем с позиций А. Мейе. Автор сводит воедино фонетические, морфологические, синтаксические и лексические схождения между балто-славянскими и арийскими языками (славяно-иранские схождения из их числа специально не выделяются). Он не ставит при этом под сомнение, что рассматриваемые им параллели свидетельствуют об исконной близости данных языковых групп, в этом же смысле решает вопрос о характере славяно-арийских и славяно-иранских отношений Дж. Бонфанте в „I dialetti indoeuropei» („Annali del Reale Istituto Orientale dl Napoli», vol. 6, fasc. 9, 1939).
С других позиций выступает В. Пизани в работе „Slavo е iranico» („Atti del III Congresso Internazionale dei Linguisti, Roma, sett. 1933″. Firenze, 1935, стр. 371—379). Он критикует своих предшественников за слишком прямолинейные представления о развитии и дивергенции и.-е. диалектов. В. Пизани называет при этом И. Шмидта, А. Мейе и Дж. Бонфанте. В работе отсутствует упоминание об указанной выше статье Я. Розвадовского, но именно к положениям этой статьи близок сам автор. В. Пизани формулирует своё основное положение следующим образом: „Теоретически ничто не противоречит гипотезе о том, что сходства между отдельными и.-е. языками, соответствующими в историческую эпоху, обусловлены не смежностью в пределах праэтнического союза, а как раз вторичной смежностью» (стр. 371). В. Пизани считает, что существовало два периода контактов между славянскими и иранскими племенами. Первый период связи относится приблизительно к XII в. до н. э., когда и те и другие уже заняли свои исторические зоны. Эта связь была опосредствована фригийско-армянскими племенами Малой Азии. К этому периоду связи В. Пизани относит: 1) ассибиляцию палатальных; 2) переход звонких придыхательных в простые звонкие[7]; 3) переход конечного m в n; 4) падение и.-е. шва в иранском, армянском, славянском, балтийском, германском (это явление особенно важно, поскольку здесь можно видеть ослабление процесса от центра к периферии); 5) переход глухих придыхательных в фрикативные (во всех рядах в иранском, только в заднеязычном ряду в армянском и славянском); 6) возможно, переход eu в ou. Второй период связи относится к эпохе соседства славян со скифами (т. е. начиная с VIII в. до н. э.). К этому периоду В. Пизани относит религиозное влияние иранцев на славян, заимствование славянами слова bogъ, развитие у слова svętъ значения, свойственного иранскому spənta-, и т. п. В. Пизани считает заимствованиями из скифского слова radi, ovъ, samъ, pьsati и вообще большую часть соответствий, собранных у И. Шмидта, А. Мейе и др. К этому времени В. Пизани относит монофтонгизацию дифтонгов в славянском и иранском, а также переход s в š после i, u, r, k, причём в первом случае он предполагает общую инновацию, во втором — подражание артикуляции иранцев. К общеиндоевропейской эпохе, с точки зрения В. Пизани, можно отнести лишь те славяно-иранские схождения, которые никоим образом нельзя приписать ни одному из указанных двух периодов связи. Такого материала оказывается крайне мало, из чего В. Пизани делает вывод об отсутствии тесной связи между предками славян и иранцев в и.-е. эпоху.
В послевоенный период противоположные точки зрения на характер славяно-иранских отношений особенно ярко проявились в полемике по вопросу о прародине славян. Т. Лер-Сплавинский в своей книге „О роchodzeniu i praojсzyźnie słowian» (Poznań, 1946) отстаивает тезис об исконной принадлежности славян к северо-западной группе и.-е. племён. В соответствии с этой точкой зрения автор считает существующие славяно-иранские схождения результатом относительно позднего культурного и религиозного влияния североиранских племён на соседних с ними славян. К. Мошинский, сторонник теории восточного происхождения славян, отстаивает, напротив, в своей книге „Pierwotny zasiąg języka prasłowiańskiego» (Wrocław—Krakow, 1957) исконность связей славян с арийцами вообще и с иранцами в частности. Вопросу о славяно-иранских языковых связях К. Мошинский уделяет в своей книге очень много места. Он предлагает здесь довольно много своих этимологии, в значительной части, однако, довольно фантастичных. Безусловный интерес представляют сопоставления: mǫdrъ — ав. mązdra— и vrěmę— инд. vártman-; интересно предположение об иранском происхождении начального r— в слав. rysь.
Отметим, наконец, позицию В. Порцига („Die Gliederung des idg. Sprachgebiets», Heidelberg, 1954). В целом его концепция соответствует „линии Розвадовского». Он считает, что непосредственные связи между балто-славянской и арийской зонами прекратились приблизительно в середине II тыс. до н. э., когда арийцы перешли через Кавказ. Слова, общие для иранского и славянского, которых нет в индийском и балтийском, восходят ко времени связи обоих народов на территории южной России, начиная с первой половины I тыс. до н. о. Что же касается схождений между общеарийским и балтийским, исключая славянский, то все они имеют характер архаизмов в периферийных областях.
Итак, все исследователи признают наличие определённой совокупности явлений, общих для славянских и иранских языков; расхождения касаются лишь их истолкования. Подытожим вкратце эти явления.
Обзор славяно-иранских схождений
Фонетика
Ассибиляция и.-е. палатальных в свистящие s, z.
Совпадение так называемых звонких придыхательных с простыми звонкими (также в балтийском, но не в индийском).
Падение срединного и.-е. шва (также в балтийском, но не в индийском).
Переход и.-е. s в š в иранском, в š/x в славянском после i, u, r, k (также в индийском, неполностью в балтийском).
Морфология
Instr. Sing. основ на —а с окончанием —ayā/-ojǫ (также в индийском, но не в балтийском).
Слав. Instr. Plur. о-основ на —у — ав. Instr. Plur. u-основ на —uš (К. Бругман — IF, Bd 22, H. 3-4, стр. 336—339; Л. Мсерианц — РФВ, т. LXV, 155 и след.).
Синтаксис
Употребление местоимения ye/o— в славянском после прилагательного, в иранском между существительным и прилагательным (также в балтийском, но не в индийском).
Сходство между славянским и иранским в использовании беспредложного локатива от названий мест, в отличие от локатива с предлогом или послелогом от аппелятивов (В. Н. Топоров — КСИС, № 28, стр. 3—11).
Некоторые особенности строения бессубъектных предложений (X. Педерсен — KZ, Bd 40, стр. 134 к след.).
Лексика
Местоимения и служебная лексика
ovъ[8] — др.-иран. ava— (в индийском практически отсутствует).
mene — ав. mana, др.-перс, mana (инд. máma).
tebe (< *teve) — индо-иран. tava.
ni—čь, ni—čьto — ав. naē—čit̰.
samъ — ав. hāma— (наряду с hama-; В. Махек—ZfSl, Bd I, H. 4 — считает возможным видеть в hāma— описку переписчика).
kъde — ав. kudā (инд. kuhā).
къ (къn-) — согд. ku (Э. Бенвенист — „Festschrift Max Vasmer», стр. 70—73; А. Вайан—RÉSI, t. 33, стр. 108—110), ав. kąm, вед. kám.
radi — др.-перс. rādiy.
bo — ав. bā (ср. также лит. ba, арм. bà и др.).
Прочая лексика
Собственно славяно-иранские схождения
blagъ — ав. bərəg— ‘ритуал, обряд’, bərəxda— ‘желанный’, bərəjayeti ‘благоволить, почитать’ (ср. инд. Bŕ̥has—páti— — божество домашнего очага и ритуала).
bogъ — др.-перс. baga— ‘бог’, ав. baγa— ‘доля (например, имущества); бог’, ср. слав. bogatъ, ubogъ, nebogъ, *sъbožьje; ср., с другой стороны, инд. bhaga— ‘(хорошая) доля, участь’, также имя второстепенного божества bhágavant— ‘счастливый, благословенный; почитаемый, божественный’; ср. также Βαγατος Ζεύς Φρύγιος у Гесихия. Как заимствование из иранского славянское слово рассматривают Сольмсен, О. Шрадер, Г. Хирт, Ф. Е. Корш (Ф. Е. Корш считал даже, что фрикативное —γ— в русском бог, бога непосредственно продолжает древнеиранское γ), Л. Мсерианц, М. Фасмер (RS, t. VI), В. Пизани и др. Несомненным заимствованием из иранского является мордовское paz, pavas ‘бог’. За исконное родство славянского и иранского слов выступают А. Мейе, Г. А. Ильинский, Я. Розвадовский, В. Порциг, Р. Якобсон, М. Фасмер (REW).
briti, brijǫ — др.-иран. *brin» ‘резать, стричь’, ав. pairi—brīnənti ‘обрезают вокруг’, осет. (диг.) ӕlvinun ‘стричь’, перс. bur(r)īdān ‘резать ; ср. также слав. britъva (из *britъvь < *brity) и ав. brōiθra— ‘лезвие’ (ср. инд. bhrṇāti ‘повреждать, ранить’ — один раз в Ригведе — и фрак. βρίλων цирюльник’),
в.-луж. čara ‘борозда’, чеш. čara ‘черта’ — ав. kārayeiti ‘проводит борозду’, афг. kāral ‘пахать’.
xvorъ — ав. xʷara— ‘рана’, осет. (диг.) ӕfxwӕrun ‘обижать’, ‘оскорблять’ (ср. также др.-в.-нем. swero ‘боль, болезнь’ с другой огласовкой, нем. Schwäre).
xraniti — 1) ав. (pairi-)haraite ‘защищается’, haurvaiti ‘защищает» (И. Шмидт, Ф. Миклошич, Э. Бернекер, М. Фасмер — REW); 2) ав. xvarəna— ‘еда, питьё’ (И. Миккола: А. Матценауэр — LF, t. 8).
русск. дешёвый — др.-перс, dahyauš ‘страна’ (X. Педерсен — IF, Bd 5» стр. 65; против М. Фасмер — REW).
divo, divъ — др.-русск. дивъ — др.-перс. daiva-, ав. daēva ‘демон’. За исконное родство славянских и иранских слов выступают ф. Е. Корш, Я. Розвадовский, Р. Якобсон, которые усматривают здесь одинаковое семантическое развитие и.-е. *deiwo— ‘бог’. Ситуация усложнена, однако, тем, что в некоторых славянских языках глагол с этим корнем имеет значение ‘смотреть’ (например, укр. дивитися). На основании этого А. Мейе (а вслед за ним, в частности, К. Мошинский) отказывается возводить слав, div— к и.-е. *deiw-, а вместо этого связывает его с инд. dhī— думать, созерцать’ и т. д. Фасмер считает др.-русск. дивъ заимствованием из иранского через турецкое посредство.
drъžati, drъžǫ — ав. dražaite ‘держит, имеет при себе’ (И. Шмидт, Э. Уленбек, Э. Бернекер, М. Фасмер).
gy(b)nǫti, gybelь — cp.-nepc. jumbīnītār ‘губитель’ (Й. Шефтеловиц—„Wiener Zeitschrift für Kunde des Morgenlandes», Bd 34, 225[9]. M. Фасмер относится с сомнением REW).
Русск. (диал.) икра, кра ‘льдина’, др.-русск., чеш., польск. kra — ав. aēxa— ‘лёд’, перс. уах, осет. īx (Э. Бернекер, А. Преображенский; М. Фасмер относится с сомнением—REW).
kajati (sę)—ав. kay— ‘воздавать, карать’, čikayat̰ ‘он должен отомстить’, kāθa— ‘воздаяние, расплата (на конечном суде)’, kaēnā— ‘наказание, месть’ (ср. инд. cayate ‘мстит’).
*kotъ, kotьсь — ав. kata— ‘помещение погреб’, перс, kad ‘дом’. М. Фасмер (RS, t. VI) допускает возможность заимствования славянского слова из иранского. Ст. Младенов (РФВ, т. LXV, 365) и М. Фасмер (REW) считают славянское слово исконно родственным иранскому. Во всяком случае, несомненным иранским заимствованием является фин. katta ‘дом’. Согласно другому объяснению (Ф. Миклошич, Э. Уленбек) славянское слово заимствовано из германского.
krъčii — осет. (диг.) kurd ‘кузнец’; ср. слав. *kuriti, лит. kùrti ‘разжигать огонь’ (В. И. Абаев. Из истории слов. — ВЯ, 1957, № 1, стр. 96—98).
krъvь (<*kry) — ав. xrū-(f) ‘кровавое мясо’. Это слово представлено в большинстве и.-е. языков (ср., в частности, лит. kraũjas, др.-прусск. krawian ‘кровь’, инд. kravis ‘сырое мясо), но только в славянском и иранском мы находим корневое имя на и.-е. *ū.
lěsti, lězǫ — ав. raz— ‘направляться, идти’ (А. Мейе — RESI, t. 6). Укр. лаз ‘лесная поляна’ и т. д. — ав. razura— ‘лес’, razurā ‘овраг’ (Й. Шефтеловиц — WZKM, Bd 34, 221; M. Фасмер относится с сомнением — REW).
nebo — ав. nabah— ‘небо, воздушный простор’. В славянском и иранском имело место одинаковое семантическое развитие и.-е. *nebhes— ‘облако’ (ср. инд. nábhas, гр. νέφος и др.). Следует обратить внимание на аналогичное семантическое развитие в хетт. nepiš ‘небо’.
—nьziti, —nьzǫ — ав. naēza— ‘острие, острие иголки’, ср. инд. nikṣati ‘просверливает’ (И. Шефтеловиц, Я. Розвадовский).
Русск. прěть, прěю и т. д. — ав. fraēθ— ‘гнить, разлагаться (А. Фрейман).
pro—strъ—tъ — ав. fra—starə—ta— ‘простёртый, протянутый’ (пример полного формального и семантического тождества).
slovo — ав. sravah— ‘слово’. В славянском и иранском имело место одинаковое семантическое развитие, ср. инд. śrávas, греч. κλέος ‘слава’.
sluxъ — ав. sraoša— ‘слух; послушный’.
slъza — ав. sraska— ‘слеза, плач’, согд. šуšky, syšky ‘слеза’, перс. sirišк ‘слеза, капля’; также ав. srasča-, srasčaya— ‘капать’ (ср. арм. srskel ‘орошать’) (А. Фрейман).
Русск. сор и родственные слова —ав. sairya— ‘навоз, грязь’ (ср. лит. šarvai ‘грязь, menstrua’, лтш. sarṇi ‘грязь’, инд. śardh— ‘pedere’— с другими распространителями).
sramъ — ав. fšarema— ‘стыд’, пехл., перс. šarm, осет. ӕfsarm; без распространителя —m— согд. šfar ‘стыд’, šfars— ‘стыдиться’, cp.-пepc. šars— idem; возможно, сюда же относится инд. a—psarás (более поздняя форма a—psarā) ‘апсара, нимфа’ (А. Мейе. „Etudes sur l’étymologie et le vocabulaire du vieux slave», II, 428; Я. Розвадовский — RO, t. I, 96—110; Э. Бенвенист — MSL, t. 23, fasc. 6, 403—405). Следует отметить, с другой стороны, сопоставление славянского слова с лит. šarmà ‘иней’ (Б. А. Ларин. Из славяно-балтийских лексикологических сопоставлений. — „Вестник ЛГУ», № 14, вып. 3, 1958, 150 и след.).
sъ—dravъ — др.-перс, duruva— ‘здоровый, прочный’, ав. dr(u)va— ‘проч-ный’.
tajati — осет. tajun ‘таять’.
tęgnǫti, ср. также каузатив (чеш. tužiti и др.) — др.-иран. *θang-: ав. каузат. θanjaya— ‘натягивать’, осет. (ир.) tyndzyn ‘натягивать’, tyng ‘напряжённо, сильно, крепко’.
tъkati, tъkǫ — осет. tag ‘нить, волокно, ткань’, ср. также kӕttag ‘холст’, zӕl—dag ‘шелк’ (В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, 184; приводимая В. Порцигом осет. форма taxun ‘ткать’ сомнительна).
*vękati — ср.-перс. vāng ‘шум, крик, голос’, перс. bāng idem, белудж. gvānk ‘крик’ (И. Шефтеловиц — WZKM, Bd 34, 225).
věra — по форме близко к зап.-и.-е. словам (лат. vērus, др.-в.-нем. wār, др.-ирл. fīr), однако по значению славянскому слову точнее всего соответствует ав. var— ‘выбирать’ в специальном религиозном значении ‘добровольно выбирать себе веру’, также fravar— ‘исповедовать веру’; ситуация усложнена, правда, тем, что индо-иран. var— часто возводят к и.-е. *wel— (лат. volō и т. д.) (А. Мейе — RES1, t. 6).
vlasъ — ав. varəsa— ‘волос’, ср.-перс, vars (ср. инд. valśa— ‘ветвь’).
Русск. ворожить и т. д. — ормури waž— (< warz) ‘заклинать’; ср. осет. warz— любить’ (В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, 581—582).
vъpiti, vъpijǫ — ав. ufyemi ‘призываю, взываю’ [близкие балтийские формы не имеют специфического ритуального значения: лтш. ūpéf, ūpeju ‘кричать» (о совах и т. п.). лит. upas ‘эхо’].
xadъ — ав. zadah— ‘podex’ (ср. инд. hádati и далее греч. χέζω, χόδανος, арм. jet, др.-ирл. gead, алб. dhjes), иначе А. Мейе (он делит слав. zadъ на za— и —dъ — RÉSI, t. 9, 127).
zъlъ — ав. zūrah (в сложении), др.-перс. zūra (или zura) ‘несправедливость, зло, нечестие’, перс. zūr 1) ‘насилие’, 2) ‘ложь, неправда’, осет. ӕvzӕr ‘плохой’, zūl ‘кривой’ (ср. ав. zbar-, инд. hvar— ‘идти вкривь’, hváras ‘искривление, обман’).
žlědica, польск. źłódź, укр. ожеледа и др.— перс. žāla ‘град’ (< *jarda-).
žrъti, žъrǫ; žrъtva, žъrьcь — ав. gar-, инд. gīr— ‘голос, пение (особенно религиозное)’; ав. gərənte, инд. gṛṇāti, gṛṇīté ‘он поёт’; осет. (диг.) gӕr ‘шум’ (ср. лит. girti, giriu ‘восхвалять’). В иранском представлена также огласовка *grā— (обычно с распространениями): согд. ni—γrāy— ‘петь, праздновать’; язгулем. gəraw ‘плакать’, осет. a—rgawun (диг.) отправлять церковную службу; читать’, argawӕn ‘церковь’, аrgaw сказка’. Как показал В. И. Абаев („Историко-этимологический словарь осетинского языка», т. I. М.—Л., 1958, стр. 65), эти осетинские слова были связаны с дохристианским культом. Совпадение семантического развития слов этой группы в славянском и североиранском особенно важно. Огласовку *grā— мы находим также в славянском, ср. русск. граять
Славяно-арийские схождения
avě — ав. āviš ‘явный’, āvišya— ‘явный, открытый’, инд. āvis ‘явный’ (лит. ovyje ‘наяву’, ovytis ‘явиться во сне’, возможно, заимствованы из слав.; против М, Фасмер — REW).
brъzъ — 1) ав. bərəzant— ‘высокий’, инд. bṛhánt— ‘высокий, сильный’ (А. Фрейман); 2) ав. mərəzu— ‘короткий, краткий’, согд. mwrzk, вед. múhú— (пракритизм вместо mṛhu-), далее греч. βραχύς, лат. brevis (В. Махек —KZ, Bd 64).
čisti, čъtǫ; čьstь — ав. čisti— ‘мысль’, čikiθvan— ‘мудрый’, инд. cétii ‘замечает, наблюдает’, cítti— мысль, намерение’ (в балт. только формы с начальным s-: skaityti и т. д.).
xromъ — инд. srāma- ‘хромой’. Против этого сопоставления А. Мейе (MSL, t. 19, 300) и Г. А. Ильинский (ИОРЯС, т. XVI, 1911, кн. 4, стр. 6). В. Махек (IF, Bd 53) предлагает другое сопоставление — с инд. śram- ‘уставать, обессилеть’, М. Фасмер против — REW.
Польск. chybać, сhybki, chyba и т. д. — инд. kṣubh— «раскачиваться, колебаться’ ав. xšaob— ‘возбуждаться, приходить в движение’, перс. ā—šuftan ‘двигать’.
dlъgъ — др.-перс. darga-, ав. darəga-, инд. dīrghá— (ср. лит. ilgas; далее ср. хетт. daluga— и греч. δολιχος).
Русск. (диал.) езгаться, язаться ‘обещать’ — инд. āha ‘сказал’, ав. (pairi-)āδa ‘высказал’, āδayōif ‘пусть ответит’ (Й. Шефтеловиц— KZ, Bd 54, 241).
Др.-русск. гаяти ‘кричать, каркать’, гай ‘крик, карканье’ — инд. gāyati, gāti ‘поёт’ (см. также след. слово).
gatati — инд. gāthā, gātú-, ав, gāθā ‘пение’ (особенно религиозное) (от индо-иран. gā(y)- петь»; в отношении семантического развития ср. слав, žrъti, см. выше).
gladъ, ср. žlъděti, žlъždǫ — инд. gardha— ‘желание, потребность’, ав. gərəδa— idem, ср. инд. gṛdhyati ‘желает, требует’ (в родственном германском *grēd-, например, гот. grēdus ‘голод’, представлена существенно отличная огласовка; отметим, что, как и в случае со словом věra, мы сталкиваемся здесь с проблемой и.-е. r : l).
gorа — ав. gairi— ‘гора’, ср.-перс. gar, gīr, инд. giri-; балт. формы имеют другое значение: лит. girià, диал. giré ‘лес’, др.-прусск. garian ‘дерево’; иногда с этой группой слов сопоставляют также греч. Βορέας ‘северный ветер’; однако А. Мейе („Études sur l’étymologie et le vocabulaire du vieux slave») и M. Фасмер (REW) относятся к этому с сомнением.
jędrъ — инд. Indra-, ав. Indərа— (имя божества), ср. также инд. indriya— ‘сила, энергия, сила чувства, чувство; semen virile’ (В. Махек — KZ, Bd 64).
Укр. лабуз ‘сорная трава, заросль’ и др.—инд, Iibujā ‘вьющееся растение, тростник’, пали labuja idem; ср. греч. λαβυζος; — название какого-то благовонного растения, возможно, из др.-перс. (И. Шефтеловиц—WZKM, Bd 34).
pěsъkъ — инд. pāṃsú-, pāṃsuká— ‘пыль, песок’, ав. pąsnu— idem.
prъvъ — др.-перс., paruva-, ав. paourva-, инд. pūrva-.
sanъ — инд. sānu-(n) ‘вершина, высота’ [слово имеет узкое распространение в славянских языках, в связи с чем Ф. Миклошич и Ст. Младенов (RÊSI, t. 1, 50) предполагают здесь заимствование из тюркского].
světb — инд. śvetа— ‘белый, блестящий’, ав. spaēta— ‘белый’; ср. также ст.-слав, svěšta и инд. śvetyá— ‘блестящий’ (в балт. ряд близких форм: šviesti ‘светить, освещать’, švitéti ‘светить, сиять’, ср. слав, svъtěti и т. д.).
sъvati, sujǫ — инд. suváti ‘приводит в движение, побуждает’, ав. hat— idem, также ав. xʷah— ‘теснить’, согд. us—xway— бить, толкать’, осет. xwayun idem (А. Фрейман; иначе М. Фасмер — REW).
šujъ — инд. savyá-, ав. haoya— ‘левый’ (сюда же, возможно, относится кимр. aswy, aseu ‘левый’ из *ad—sew(i)o-).
tъnъkъ, др.-русск. тънъкъ—инд. tanuka-, памнр. tanúk, осет. tӕnӕg ‘тонкий’.
vrěmę — инд. vártman— ‘колея, путь, ход’ (в том числе в переносном смысле).
vьsь — др.-перс. viθ— ‘дом, род’, ав. vīs-, инд. viś— ‘сельская община’ (в других и.-е. языках другие огласовки).
Балто-славяно-иранские схождения
blъxа — лит. blusà блоха’; афг. vraža (из общеиран. *brušā) ‘блоха’ (ср. также арм. lu ‘блоха’ < *bhlusā).
bъdrъ — ав. zaēnibuδra— ‘быстро просыпающийся’, лит. budrùs.
čarъ, čara — ав. čārā— ‘средство, способ помощи, лекарственное средство’, перс, čāra idem; лит. keras ‘колдовство’, keréti, keriù ‘очаровывать, околдовывать; сглазить’.
gojь-; gojiti, gojǫ — ав. gaya— ‘жизнь, образ жизни’, лит. gajus ‘здоровый, легко выздоравливающий’ (ср. инд. gáya— с другим значением: дом, домашнее хозяйство, домочадцы’).
język — ср. ав. hizū-(m) и лит. liežùvis. Как известно, названия языка несводимы к единой и.-е. форме. Славянская, иранская и балтийская формы сходны в том, что они могут быть возведены к основе мужского рода на -й (весьма редкий и.-е. тип) (А. Мейе — RESI, t. 6).
kupъ — др.-перс, kaufa— гора, холм’, ав. kaofa— ‘гора, холм, горб верблюда, перс, kuh ‘гора’, лит. kaupas ‘холм, куча’ (ср. также др.-в.-нем. houf куча’, кем. Haufen).
krъnъ, русс к. корно— и т. д. —ав. karəna— ‘глухой’, осет. kur-, kul-, k’ul— в словах, обозначающих дефекты (kur—ӕf—cӕg ‘короткошеий’, cӕnkul безрукий’ и т. д.), перс, kar ‘глухой’, сарыкол. čünn ‘глухой’; лтш. kur̃ns, kur̃ls ‘глухой’, ср. также инд. kīrṇá— ‘повреждённый, изуродованный, karṇá— с отрезанными ушами’.
mǫdrъ — ав. mązdra— ‘мудрый’, ср. лит. mandrùs бодрый; гордый, самодовольный’, лтш. muodrs ‘бодрый, живой’ (ср. также ав., др.-перс. Mazda— имя верховного божества, инд. mēdhā ‘мудрость, мысль’; ср., наконец, др.-в.-нем. muntar ‘живой, бодрый’, нем. munter).
město — ав. maēθana— ‘место пребывания, дом’, miθnāiti ‘живёт, обитает’, лтш. mist, mitu жить’.
prъsi — ав. pərəsu— ‘ребро’, пехл. pahlūk idem, осет. fars ‘бок, сторона’, лит. pìršys ‘грудь (лошади)’, ср., однако, также инд. párśu— ‘ребро, кривой нож, серп’.
pьsati, pišǫ — др.-перс, ni—pišta ‘написанный’, ni—pištanaiy ‘написать’, др.-прусск. peisāi ‘они пишут’, peisāton ‘написанное’ [относительно др.-прусск. форм высказывалось предположение, что они заимствованы из славянского (В. Пизани); против — М. Фасмер (REW) и др.]. За пределами балто-славянской и иранской областей мы находим только тох. В piṅkam ‘пишу’; во всех прочих и.-е. языках глагол с этим корнем имеет более общее значение.
rędъ — лит. rinda ‘ряд’ и др.; ср.-перс. rand ‘след’ (И. Шефтеловиц — WZKM, Bd 34, 227; M. Фасмер относится с сомнением — REW).
ritь ‘podex, nates’ — пехл. rit ‘podex’ (ср. др.-иран. ri— ‘cacare’), лит. ríelas ‘верхняя часть бедра’.
sirъ — ав. saē— ‘сирота, сирый’, лит. šeirỹs ‘вдовец’, šeirė̃ ‘вдова’.
svętъ — ав. spənta ‘святой’ (ср. spā̆nah— ‘святость’, spanyah-, spə̄—ništa — степени сравнения), др.-перс. *santa— (судя по армянскому заимствованию Sandaramet ‘святая Арамати’); лит. šveñtas, др.-прусск. swenta— (в топониме), ср. лтш. svinêt ‘праздновать’.
tešti, tekǫ — ав. tačaiti ‘течёт, бежит’, vi—taxti— ‘разлив’, осет. tæʒyn ‘течь’, лит. tekěti, tekù ‘бежать, течь’ и др. (ср. инд. tákti ‘спешит, устремляется’).
vesti , vedǫ в значении ‘женюсь (на ком-либо)’, — ав. upa—vaδay— ‘жениться (на ком-либо)’, лит. vèsti, vedú ‘жениться (на ком-либо)’.
větъ, věšte, věštati — ав. vaēθənti ‘они устанавливают по суду’, vaēθā-‘судебное постановление’; др.-прусск. waitiāt ‘говорить’.
Предполагаемые заимствования из иранского в праславянский
или в восточнославянский
*ašterъ — И. Коржинек (LF, roč. 67) возводит славянское слово к перс. azdar, azdahā ‘дракон’ (ав. ažiš dahāka). В. Махек (KZ, Bd 64) считает славянское слово исконно родственным инд. aścarya— ‘редкий, редкостный’. М. Фасмер (REW) связывает его с skorъ и т. д.; иначе Р. Якобсон (IJSLP, vol. 1-2).
čaša — заимствованием из иранского (на основании косвенных свидетельств: инд. caṣaka ‘чаша’, арм. čašak ‘чаша’) считают Э. Бернекер, О. Шрадер, М. Фасмер (RS, t. VI), Э. Уленбек. Против — А. Мейе, М. Фасмер (REW). Несомненно, весьма существенным является наличие в др.-прусск. слова кiosi ‘бокал’ (заимствование из славянского маловероятно).
črъtogъ — Миклошич, Э. Бернекер, М. Фасмер предполагают заимствование из иранского (перс, cār—tāġ, cahār—tāġ ‘четырёхгранный купол’) через тюркское посредство (ср. более позднее русское заимствование чердак). Я. Розвадовский допускает возможность прямого заимствования из иранского, но в то же время считает, что это слово может быть и исконным. За исконность выступает также А. Брюкнер (KZ, Bd 46, 237).
xoměstorъ — М. Фасмер возводит это слово к иранскому типа ав. hamaēstar ‘Feind, der zu Boden wirft’. В лтш. kâmis и лит. staras он усматривает сокращение слав. формы (ср. хомяк и т. д.), в др.-в.-нем. hamustro и т. д. — заимствование из слав. С сомнением относится к этому построению Я. Розвадовский. Г. А. Ильинский (ИОРЯС, т. XVI, кн. 4) предлагает внутриславянское объяснение.
*xъmelь (ъ после x в славянских языках не засвидетельствован и восстанавливается по ср.-греч. заимствованию χούμελι) — А. И. Соболевский, М. Фасмер (RS, t. VI) предполагают иранское происхождение (ав. haoma— ‘священный опьяняющий напиток и соответствующее растение’ и т. д.). Распространение этого слова очень велико (волжско-булг., вогульск., чуваш., венг., фин., др.-сканд., др.-в.-нем. и др.), отсюда возможность весьма различных предположений (в частности, о заимствовании из тюркского или др.-сканд.). М. Фасмер (REW) решительно отказывается от иранской гипотезы, не предлагая, впрочем, ничего определённого взамен.
*gunja — М. Фасмер возводит к древнеиранскому *gaunyā от *gauna-, ав. gaōnа— ‘волосы, цвет волос, цвет’, осет. ǧun ‘шерсть’, перс. gūn ‘цвет’.
Русск. ирей, вырей, вырай — М. Фасмер возводит к ирав, airya— ‘арийский’ (ирей — край ‘арийская земля’), предполагая переход air > ir в североиранском. Нельзя не учитывать, однако, позицию В. И. Абаева, решительно отрицающего связь самоназвания осетин ir, iron с индоиранским arya— („Осетинский язык и фольклор», I, 246).
Русск. корда ‘короткий меч’ и др. — Ф. Миклошич, М. Фасмер предполагают заимствование из иранского (ав. karəta— ‘нож’, перс. kārd) через турецкое посредство. Э. Бернекер допускает, кроме того, возможность заимствования из финского или прямого заимствования из иранского. За прямое заимствование из иранского выступают Г. Майер и Я. Розвадовский.
*korgujь — Ф. Миклошич, Э. Бернекер, М. Фасмер предполагают заимствование из тюркского. Я. Розвадовский допускает также возможность иранского происхождения (перс. kargas ‘чёрный гриф’, ав. kahrkāsa— букв, ‘куроед’).
mědь — В. И. Абаев („Езиковедски изеледвания в чест на акад. Ст. Младенов», 321—328) возводит это слово к названию Мидии, усматривая здесь перенос названия страны на вывозимый из неё металл (чему имеется ряд аналогий).
mogyla —Я. Шарпантье (KZ, Bd 40, 467) и Ст. Младенов сравнивают с ав. maγa— ‘яма, дыра’. М. Моле (LP, I, 244—251) возводит слав. слово к иран. *magu—ulā маговская высота , где сак. ula — ав. ərəδwa— ‘высокий’. М. Фасмер (REW) решительно отвергает предположение М. Моле и с сомнением относится к предположению Я. Шарпантье. Он отвергает также предположение X. Барича о заимствовании из албанского magulё ‘холм’. М. Фасмер считает, что направление заимствования было обратным (ср. также рум. magură ‘холм’).
*rajь — М. Фасмер считает наиболее вероятным заимствование из др.-иран. *rāy— ‘богатство, счастье, блаженство’.
ravьnъ, др.-русск. ровьнъ и т. д. — В. Пизани (“Atti del III Congresso Internazionale del Linguisti”. Firenze, 1935, 376) усматривает здесь заимствование из ав. ravan— ‘ровное место, долина’ (значение ав. слова есть в значительной мере вопрос толкования). М. Фасмер (REW) выступает за исконное родство с ав. ravah— ‘свободное пространство’, герм. *rūma— idem, др.-прусск. arwis ‘верно, конечно’.
rota — ср. инд. vratá— ‘обет’, ав. urvata— ‘решение, постановление’. Предполагают либо заимствование, либо исконное родство (последнее, в частности, М. Фасмер — REW). По-видимому, с фонетической стороны ни один из этих видов связи невозможен, и следует принять этимологию О. Н. Трубачева, возводящего rota к *roktā.
sъto — к иран. sata— славянскую форму возводят И. Миккола, В. Остен-Сакен, Р. Якобсон, А. И. Соболевский, Л. Мсерианц, Э. Уленбек, Г. Хирт, И. Коржинек, М. Фасмер (RS, t. VI). Во всяком случае, несомненными иранскими заимствованиями являются фин. sata и крым.-гот. sada. Непосредственно из и.-е. выводят слав, форму А. Мейе, Р. Траутман, X. Педерсен, И. Эндзелин, А. А. Шахматов, Я. Розвадовский.
Русск. собака — версия об иранском происхождении этого слова является очень старой и наиболее распространённой (так, в частности, М. Фасмер [RS, t. VI и REW], Р. Якобсон [IJSLP, vol. 1-2], с некоторыми оговорками Я. Розвадовскнй и др.). Как на исходную форму указывают на гипотетическое ср.-иран. *sabāka (М. Фасмер — REW) (ср. мид. σπαχα у Геродота, совр. гебри saba(h) ‘собака’). Ввиду существенных фонетических трудностей высказывалось также предположение о возможном иноязычном посредстве. О. Н. Трубачев делает попытку внутриславянского объяснения этого слова. (В работе „Происхождение названий домашних животных в славянских языках» (М., 1960, стр. 33—34) он предложил новую этимологию этого слова, основанную на заимствовании из тюркского).
toporъ — наиболее надёжное из всех предполагаемых иранских заимствований в праславянский; ср. др.-перс. *paraϑu-, осет. færæt, в части иранских языков с метатезой: белудж. tapar, перс. tabar и др. Возможность турецкого посредства исключена из-за интервокального —p-. Распространение этого слова весьма велико: арм. tapar, черемис. taβar, фин. tappara (последнее, возможно, из славянского) и др. Следует отметить, что М. Фасмер (REW), явно отдавая предпочтение иранской гипотезе, не исключает всё же возможности славянского происхождения (ср. teti, tepǫ).
*vatra — ср. ав. ātar— (косв. над. āϑr-, ātr-) ‘огонь’, пехл. ātur, перс. āzar (āδar), осет. art; ср., с другой стороны, алб. vatrё, рум. vatră. X. Педерсен, А. Мейе, А. Вальде считают славянское слово исконно родственным иранскому (с протезой v-). Я. Розвадовский предполагает заимствование из иранского, правда, скорее опосредствованное, чем прямое. Посредствующий язык неизвестен, но, по-видимому, это не турецкий (вопреки Ф. Миклошичу). Г. Майер и К. Йокль считают, что исконно родственным иранскому можно считать только албанское слово; румынское слово заимствовано из албанского, славянское — из румынского.
vina — Э. Леви (Mélanges Mikkola, 114) предполагает заимствование из иран. *vināh (ср. ср.-иран. vināϑ ‘грех’, перс. gunāh ‘вина, проступок, грех’); на эту этимологию опирается Р. Якобсон („Word», vol. 6, 1950); против —О. Гуйер (LF, roc. 60, 473), М. Фасмер (REW). Внутриславянское объяснение связывает это слово с война, воин и т. д., далее ср. лтш. vaīna ‘вина’ и др., инд. véti ‘преследует’.
Русск. ворс — заимствование из древнеиранского *varsa— ‘волос’ (ср. слав. *volso-).
ˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉˉ
Отметим также несколько фактов, которые, казалось бы, свидетельствуют о возможном влиянии славянского на североиранские языки. В. И. Абаев возводит осет. xumætæg ‘простой, простак’ к др.-русск. къметъ („Осетинский язык и фольклор”, ч. 1, 333); при этом он отмечает, что здесь перед нами то же отношение, что и в осет, xumællæg ‘хмель’ — русск. хмель (см., однако, относительно славянского слова выше). Разумеется, наиболее важный вопрос заключается здесь в датировке этих заимствований (если действительно в обоих случаях направление заимствования было от славянского к осетинскому). Много ценных свидетельств славянского влияния на североиранский собрано в „Историко-этимологическом словаре осетинского языка» В. И. Абаева, прежде всего в статьях byran, cæd, fæxt, goymīry, ilæ. Определённый интерес представляют также реконструируемые скифские формы gasti ‘гость’, zevak ‘ленивый’ и некоторые другие. Нельзя не отметить, конечно, что в скифском gasti можно усматривать не только славянское, но и германское влияние.
СЛАВЯНО-ИРАНСКИЕ СХОЖДЕНИЯ В МИФОЛОГИЧЕСКОЙ И РЕЛИГИОЗНО-ЭТИЧЕСКОЙ ОБЛАСТИ
Как отмечалось многими исследователями[10] и как можно видеть из нашего обзора славяно-иранских схождений, значительная часть этих схождений принадлежит к мифологической и религиозно-этической сфере. Есть все основания считать, что этот факт отражает существование в прошлом определённой религиозно-мифологической и культурной общности между иранцами и славянами, что хорошо согласуется с данными истории культуры и археологии. При этом общее направление влияния было от иранцев к славянам.
Близость религиозной модели и религиозной терминологии у славян и иранцев объясняется, по-видимому, как сохранением и.-е. наследия, так и одинаковым развитием. Славяно-иранская близость тем более показательна, что вообще и.-е. языки в религиозном словаре в основном расходятся[11].
У славян и иранцев произошли следующие общие изменения древней религиозной терминологии: 1) и.-е. название (обожествляемого) неба было заменено названием облака (слав. nebo); 2) слово *deiwos ‘небесный’, значившее у индоевропейцев ‘бог’, приобрело значение ‘демон’ (относительно слав. divъ см. выше); 3) в значении ‘бог’ стало употребляться слово ‘богатство, податель богатства’ (слав. bogъ). Славяне участвовали, таким образом, в иранской эволюции к дуализму. По Хельмольду (XII в.), славяне верили, что добро исходит от доброго, а зло — от злого (чёрного) бога [Я. Розвадовский (RO, t. I) считал даже, что противопоставление ‘добрый бог — чёрный бог’ непосредственно отражает иранское противопоставление ‘Ахура Мазда — Анхро Манью’].
Хорошо соответствуют иранским или даже совпадают с ними следующие славянские религиозные термины:
термины наиболее общего значения: věra, světъ, blagъ, čara (čarъ), větъ, возможно, также rajъ;
термины, обозначающие действия, связанные с религией и культом: žrъeti, vъpiti, zъvati (балто-славяно-арийское слово), gatati, věštati, pъsati, kajati, bojati sȩ (балто-славяно-арийское слово), xraniti; также gybnǫti, čisti, vesti ‘жениться’, русск. ворожить;
важнейшие духовные понятия: slovo, dělo (относительно последнего слова см. А. Мейе — RES1, t. 6, стр. 169);
термины, обозначающие основные ритуальные объекты: vatra (но см. выше: *vatra), čaša (но см. выше), mogyla (но см. выше);
понятия, связанные со здоровьем: gojiti, sъdravъ, xvorъ; xromъ, krъnъ; Я. Розвадовский (RO, t. I) высказывает предположение, что слова briti и vlasъ также имели отношение к культово-религиозной сфере (в связи с обрядовым пострижением);
несколько понятий с отрицательной религиозно-этической окраской: zъlo, sramъ, vina (см., однако, выше), šujъ; Р. Якобсон считает калькой с иранского слово *kostjunъ.
Как показали многие исследователи, славянский пантеон структурно и материально близок к индо-иранскому и в особенности к иранскому.
Бог грома Perunъ (имя которого имеет широкие соответствия в и.-е. языках[12]) сближается, в частности, с индийским богом грозы (дождя) Parjánya. Как установлено, культ Перуна был связан с культом дуба и обожествлением дубрав. На основании этого Р. Якобсон считает возможным связать с именем Перуна также слав, prědgyni, др,-русск. берегыня ‘мифологическое существо’ (по Р. Якобсону, первоначально ‘возвышенная дубрава’)[13].
Славянское божество Svarogъ в хронике Малалы отождествляется с Гефестом. Мнения относительно его функций и происхождения его имени расходятся. Очень старым является сопоставление его имени с инд. svàr, súar, ав. hvarə ‘небо, небесное сияние’ и далее с инд. svargá— ‘небеса, небесное блаженство’. Я. Розвадовский считает имя этого бога древнейшим общеарийским заимствованием в праславянский. В недавнее время к этой этимологии вернулся К. Мошинский, который, впрочем, допускает прямую фонетическую ошибку, считая это слово заимствованным из иранского [попытка спасти это сопоставление („Pierwotny zasiag…” дополнение 4, 316—317), предположив, что в некоторых иранских диалектах перехода s > h не было, неубедительна]. Предлагалось также малоубедительное сопоставление с инд. svarāj ‘самовластный’, В. Maxeк в своей работе о слав, rarogъ (Ling. Slov., III, 84—88) обратил внимание на созвучие этого слова и особенно некоторых его видоизменений с именем Svarogъ, не решившись, однако, высказывать никаких предположений. Р. Якобсон решительно отождествляет имя Сварога с группой слов, изученных В. Махеком. В. Махек показал, что rarogъ ‘сокол’, а у западных славян до сих пор также ‘демонический сокол или карлик, способный превращаться в различных зверей, злой дух, демон’ (имеет ряд видоизменений табуистического происхождения), является заимствованием из др.-иран. *vāra—gna— ‘божественный сокол, одно из главных воплощений постоянно перевоплощающегося божества Vərəϑraγna-. Того же происхождения армянское мифологическое имя Vahagn; ср. также лит. vãnagas ‘ястреб’. Иранское божество Vərəϑraγna— тождественно индийскому Índra Vr̥trahán (у которого первоначальное имя стало эпитетом, и наоборот, ср. слав. jȩdrъ) воинственное божество, победитель демона Vr̥trá-. Объединяя табуистические видоизменения форм rarogъ и Svarogъ, Р. Якобсон получает для славянского божества следующий ряд имен: Svarogъ, Tvarogъ, Jarogъ, Rarogъ, чеш. Rarach. Это божество обнаруживает глубокое функциональное сходство с индо-иранским: оно воинственно, сообщает мужество и мужскую силу, его культ связан с годичным циклом жизни природы. Различные его проявления получают выражение в нескольких эпитетах: Svȩtovitъ, Jarovitъ (Ярило в русском фаллическом ритуале), Porovitъ, Ruevitъ.
Подобно индо-иранскому Vr̥trahán, Сварог порождает небесный огонь, солнце, которое в славянской мифологии представляет Xъrsъ Dažьbogъ. Обожествляемый огонь именовался у славян Svarožičь (зап.-слав. —icь). Имя Xъrsъ считается несомненным заимствованием из иранского. Наиболее распространённым является возведение его к североиранской форме, соответствующей ав. hvarə xšaētəm, ср.-перс. xvaršēt, перс, xuršīd ‘сияющее солнце’. Другую этимологию дает С. П. Обнорский („Язык и литература», т. 3, 1929, 241—258), который возводит славянское слово к осет. xorz (xwarz) ‘хороший’; его поддержал В. И. Абаев („Осетинский язык и фольклор», 1, 595—596). Другое имя обожествляемого солнца — Dažьbogъ — Р. Якобсон понимает как ‘податель богатства’ и сравнивает функционально и семантически с инд. Bhága-.
Имя близко связанного с Дажьбогом божества Stribogъ P. Якобсон понимает как ‘распределитель богатства’ (иначе — М. Вей, который усматривает в начальной части этого имени и.-е. *pətēr). Дажьбога Р. Якобсон сравнивает с инд. божеством Áṃśa— (букв. ‘доля’), постоянным партнёром бога Bhága-.
Единственная богиня официального киевского пантеона Mokošь, по- видимому, представляет собою олицетворение земли (ср. ‘мать — сыра земля’ в русской традиции, представляющая собой по существу языческое божество). Мокошь особенно близка к иранской Arədvī Sūrā Anāhitā (arədvī ‘сырая, мокрая’). Сходство в именах подкрепляется функциональным сходством: обе богини связаны с произведением потомства и покровительствуют разведению скота.
Как показали Калмыков („Iranians and Slavs… «) и К. Тревер („Известия Академии материальной культуры», вып. 100, 1933, стр. 293 и след), киевское божество Simar(ъ)glъ (есть ряд вариантов) восходит к др.-иран. крылатому чудовищу, именуемому в Авесте saēna—marəga— (перс. sīmurg ‘симург, сказочная птица; гриф’). Очень характерно, что славянская форма отражает именно североиранскую огласовку слова *mr̥ga— ‘птица’ (ср. перс. murg и осет. marġ). Весьма интересно, что еще в XII в. персидский поэт Хакани называет русских “симургами” (во враждебном смысле).
Очень заманчивое сопоставление принадлежит В. И. Абаеву („Дохристианская религия алан»): фонетически тождественными являются укр. Вiй и индо-иран. Vāyu божество ветра и бури . В. И. Абаев показал, что в иранской мифологии Vāуu— часто выступает не только как бог бури, но и как бог мёртвых, повелитель потустороннего мира.
Особый вопрос, определённым образом связанный с общей проблемой славяно-иранских культурно-религиозных схождений, представляют сходства между славянскими и иранскими личными именами. Вопросам строения личных имён в индоевропейских языках вообще и славянских в особенности посвятил несколько работ Т. Милевский[14]. Он отмечает схождения двух родов между славянской и иранской ономастикой. Во-первых, это схождения, захватывающие также индийскую область. Их Т. Милевский относит к общеиндоевропейской эпохе. Во-вторых, это схождения, не обнаруживающиеся более нигде. Их Т. Милевский объясняет скифо-сарматским влиянием на славян. Хотя некоторые из предлагаемых им объяснений весьма спорны (например, др.-русск. Бого-данъ, рассматриваемое Т. Милевским как калька с иранского Baga—dāta-, явно может иметь и другое происхождение), его работы очень ценны для решения рассматриваемой проблемы в целом.
Помимо сходств структурного порядка, наблюдаются также сходства, основанные на прямом заимствовании иранской ономастики. Так, Калмыков отмечает, что среди имён, которые носили русские, подписывавшие в X в. договор с Византией, имеется несколько иранских: Froutan, Sfendr, Istr, Prasten и др.
ИРАНСКАЯ ТОПОНИМИКА НА СЛАВЯНСКОЙ ТЕРРИТОРИИ
Существенное значение для решения проблемы славяно-иранских контактов имеет изучение топонимики (и прежде всего гидронимики) тех областей, где предположительно могли происходить эти контакты. Топонимические данные являются одним из важнейших аргументов для локализации племён или племени в доисторическую эпоху. Вопрос об иранской топонимике южной России и Причерноморья затрагивается в нескольких работах[15]. Лучшей из них является работа М. Фасмера „Die Iranier in Südrussland», последняя глава которой представляет собой список топонимов южной части восточнославянской области, правдоподобнее всего объясняющихся из иранского. Работа М. Фасмера отличается наибольшей систематичностью и достаточно критическим подходом к материалу. Последнее особенно существенно, поскольку в вопросах „скифской» топонимики мы нередко сталкиваемся с совершенно фантастическими построениями. Особенно грешат этим работы А. И. Соболевского, в которых наряду с весьма интересными сопоставлениями (отметим одно из самых любопытных: Жмеринка *gĭmer-, название киммерийцев, ср. аккад. gimirri ‘скифы’), мы находим много абсолютно искусственных. Необоснованные топонимические построения содержатся также в книге К. Мошинского „Pierwotny zasiąg jȩzyka prasłowiańskiego».
Здесь нет необходимости приводить полный список топонимов, объяснявшихся разными исследователями из скифо-сарматского, по-скольку такой список включил бы наряду с достоверными иранскими названиями много сомнительных и просто ошибочно истолкованных. Укажем здесь лишь несколько гидронимов, иранское происхождение которых достаточно достоверно:
Прут (по-скифски Pórata), ср. осет. ford ‘большая река, море’ (особые трудности представляет, правда, славянское отражение);
Τύρας древнее название Днестра, ср. иран. *tū̆ra— ‘быстрый, сильный’;
Березанъ, остров при устье Днепровского лимана, ср. ав. bərəzant— ‘высокий’;
Дон, Днепр, Днестр и, вероятно, также Дунай, содержащие иран. danu— ‘река’, ср. осет. don;
Апака, левый приток Семи, ср. др.-иран. āр— ‘вода’;
Хан (Хон), правый приток Вети (приток Семи), ср. ав. xan— ‘колодец, источник’;
Осмонь, правый приток Свапы, правый приток Семи, с притоком Каменная Осмонька, ср. др.-иран. asman— ‘камень’, позднее ‘небо’;
Тор, приток Донца, ср. выше Τύρας;
Уды, правый приток Донца, ср. др.-иран. aoda— ‘источник’;
сюда же, вероятно, относится древнее название Днепра Βορυσθένης (из иран. *varu—stāna— ‘широкое место’) и др.
Названные нами работы явно основаны не на полной и всеобъемлющей проверке существующих материалов по топонимике (прежде всего гидронимике) этой части Европы. Есть все основания полагать, что систематическое изучение современной гидронимики бассейнов Дона, Днепра и Буга, Днестра, а может быть, также и Дуная, с точки зрения возможности иранского происхождения даст значительные результаты. В настоящее время мы располагаем весьма удобными для обработки списками рек П. Л. Маштакова (бассейн Днепра, бассейны Днестра и Буга, специально бассейн Десны, бассейн Дона). Затруднение вызывает отсутствие хороших списков гидронимов иранских территорий; можно думать, однако, что этот недостаток может быть частично компенсирован специальным исследованием осетинской гидронимики.
[1] Укажем следующие работы, рассматривающие более широкую проблему балто- славяно-арийских и славяно-арийских отношений: А. Kuhn. Zur ältesten Geschichte der idg. Völker. — „Indische Studien», Bd I, 1850, H. 3, стр. 321—363; А. Ф. Гильфердинг. О сродстве языка славянского с санскритским. М., 1853; его же. Об отношении языка славянского к языкам родственным. М., 1859; С. П. Микуцкий. Наблюдения и замечания о лето-славянском языке сравнительно с прочими арийскими языками. — „Записки Русского географического общества», т. I, 1867, стр. 541 — 613; его же. Наблюдения и выводы по сравнительному арийскому языкознанию. Варшава, 1872; Н. Ebel. Die Stellung des Keltischen. —„Kuhn-Schleichers Beiträge», Bd II, стр. 137—194.
[2] J. Schmidt. Die Verwandtschaftsverhältnisse der indogermanischen Sprachen. Weimar, 1872. — В книге имеется приложение под названием „Слова, которые до сих пор засвидетельствованы только в балто-славянских и арийских языках», содержащее 61 слово. И. Шмидт отмечает, что некоторые слона имеются в балто-славянском и иранском, но отсутствуют в индийском, некоторые же имеются в славянском и арийских, но отсутствуют в балтийском, и делает из этого вывод о влиянии географической близости славянских и иранских языков (И. Шмидт уже знал по работам К. Цейса и А. Мюлленгофа, что скифы были иранцами) на их лексическую близость. Сопоставления И. Шмидта вызвали, впрочем, уже в скором времени ряд возражений, прежде всего в работах: А. Fick. Die ehemalige Spracheinheit der Indogermanen Europas. Göttingen, 1873; R. Hassenkamp, Über den Zusammenhang des Lettoslawi chen und Germanischen Sprachstammes. Leipzig, 1876.
[3] Укажем в хронологическом порядке основные из этих работ: К. Brugmann. Der slavische Instr. Plur. auf —y und der awestische Instr. Plur. auf —ū̌š. — IF, Bd 22, 1908, H. 3—4, стр. 336—339; Л. Mсерианц. К вопросу о взаимоотношениях славянских и иранских языков. — РФВ. т. LXV, 1911, кн. 1—2, стр. 155 и след. (автор в основном развивает положение указанной выше статьи К. Бругмана); M. Vasmer. Kritisches und Antikritisehes zur neueren slawischen Etymologie, V.— RS, t. VI, 1913, стр. 172 и след. — рецензия на несколько работ А. А. Шахматова по сладякеко-кельтским („венетским») связям. Резко возражая против гипотезы Шахматова о прародине славян в северо-западной России, М. Фасмер выдвигает в качестве опровергающего аргумента наличие в славянском ряда иранских заимствований при отсутствии их в балтийском. Он приводит следующий список заимствований из иранского в праславянский: bogъ, čaša, xoměstor, xъmelь, xvostъ (с сомнением), kotъ (kotьcъ), sobaka, sъto, topor. Заимствованием из иранского в русский М. Фасмер считает слово ирей (вырей, вырай); Ст. Младенов („Les prétendus emprunts iraniens et tures en slave commun». — RESI, t. 4, 1924, стр. 190 и след.) резко возражает против списка предполагаемых иранских заимствований в праславянский, приводимого у Л. Нидерле; А. Фрейман. Ирано-славянские заметки. — „Доклады Российской академии наук», 1924, апрель—июнь, стр. 47—50 (девять этимологий); Kalmykow. Iranians and Slavs in South Russia.— JAOS, vol. 45, 1925, стр. 68— 71 (содержит, в частности, этимологию имени божества Simarъglъ); Н. Sköld. Rosso-iranica. — „Symbole grammaticae in honorem I. Rozwadowski». Cracovie, II, 1928, стр. 297—300 (две этимологии); H. Willmаn-Grаbоwskа. Sl. blàzina, av. barəžiš, skr. barhíṣ. — Там же, стр. 167—171; V. Pisani, Avestico ravan. — „Rivista degli Studi Orientali», vol. 14, fasc. 4, 1934, стр. 433—434; E. Benveniste. Une correspondance irano-slave. — MSL, t. 23, fasc. 6, 1935, стр. 403—405 (ст.-сл. sramъ — иран. *psormo-); V. Machek. Zur Vertretung der idg. Palatale.— IF, Bd 53, 1935, стр. 89—96 (ряд этимологий с соответствием инд. ś — слав. k); его же. Ario-slavica. — KZ, Bd 64, 1937, стр. 261—266 (девять этимологий, в том числе др.-инд. Indra — слав, jędrъ); его же. — ZfslPh, Bd XVII, 1941, стр. 258—265 (о славянских образованиях, сходных с инд. каузативом на —р-); его же. Slav. rarogъ „Würgfalke» und sein mythologischer Zusammenhang. — Ling. Slov., t. III, 1941, стр. 84—88; M. Molè. Irania Notes. — LP, t. I, 1949, стр. 244—251 (этимология слав. mogyla и др.); В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, I. М.—Л., 1949, а именно: „К палеонтологии слов, обозначающих „любовь» и „ненависть» — стр. 579—586 (впервые опубликовано в 1935 г.), „Происхождение древнерусского Хорс и сванского Džgərāg „св. Георгий» — стр. 595—596, „Происхождение слова xumætægi ‘простой'» — стр. 333—334; I. Grafenauer. Аli je praslovanska beseda Bog iranska izposojenka? — „Slovenski etnograf», t. 5, 1952, стр. 237—250; R. Jakobson. While reading Vasmer’s dictionary. — „Word», vol. 7, 1951, стр. 187—191; vol. 8, 1952, стр. 387—391; vol. 11, 1955, стр. 611—616; О. H. Трубачёв. К этимологии слова „собака». — КСИС, 1955, вып. 15, стр. 48—55; Е. Benveniste. Une corrélation slavo-iranienne. — „Festschrift Max Vasmer». Wiesbaden, 1955, стр. 70—73 (слав, къ — согд. kw); A. Vaillant. La preposition kŭ. — RESI, t. 33, 1956, стр. 108—110 (дополнение к статье Э. Бенвениста); V. Machek. Expressive Vokaldehnung in einigen siawischen Nomina. — ZfSl. Bd I, 1956, H. 4, стр. 33—40 (содержит, в частности, этимологии слав. lysъ, piskъ, pyskъ); В. И. А6аев. Опыт этимологии славянского мѣдь. — „Езиковедски изследвания в чест на акад. Ст. Младенов». София, 1957, стр. 321—328; его же. Дохристианская религия алан. Доклад на XXV Международном конгрессе востоковедов, М., 1960 (этимология укр. Вiй — иран, Vāyu-); R. Jakobson. Marginalia to Vasmer’s etymological Dictionary. — „Internationale journal of Slavic Linguistics and Poetics», vol. 1-2, 1959, стр. 266—278 (далее сокращённо: IJSLP): В. H. Топоров. Об одной ирано-славянской параллели из области синтаксиса, — КСИС, 1960, вып. 28, стр. 3—11.
[4] А. Мейе касался проблемы славяно-иранских языковых отношений также в других своих работах, в частности : „Recherches sur l’emploi du génitif-accusatif en vieux slave» (Paris, 1897); „Études sur l’étymologie et le vocabulaire du vieux slave», II (Paris, 1905); рецензия на словарь Э. Бернекера (RS, т. II, стр. 66 в след.).
[5] A. Mеillеt. Le vocabulaire slave…, стр. 174
[6] В числе дополнений Я. Розвадовского к данным А. Мейе фигурирует также ст.-сл. sramъ — ав. fšarəma-. В действительности, однако, это сопоставление имеется уже у А. Мейе („Études sur l’étymologie et le vocabulaire du vieux slave», II, стр. 428).
[7] Со структурной точки зрения этот аргумент неполноценен: в славянском и иранском совпадают две серии, в армянском же происходит передвижение согласных.
[8] Без специального указания приводятся старославянские формы. Под звёздочкой даны общеславянские формы.
[9] Далее сокращённо: WZKM.
[10] Из числа работ, перечисленных выше, укажем в этой связи работы Я. Розвадовского („Stosuriki…” — RO, I, 1914—1915), Калмыкова („Iranians and slavs…» — JAOS, vol. 45, 1925), А. Мейе („Le vocabulaire slave…» — RESI, t. 6, 1926), Г. Вилльман-Грабовской (“S1. blàzina…» — „Symbolae grammaticae in honorem J. Rozwadowski», ч. II, 1928), В. Пизани („Slavo e iranico», — „Atti del III Congressо internazionale dei Linguisti», 1933), В. Махекa (ZfslPh, Bd 17, 1941), M. Моле („Irania Notes», — LP, I, 1949), И. Графенауэра („Ali je prasfovanska…» — „Slovenski etnograf», t. 5, 1952), P. Якобсона (“Word», vol. 7, 1951; vol. 8, 1952, vol. 9, 1953; vol. 10, 1954; vol. 11, 1955; vol. 15, 1959), В. И. Абаева („Дохристианская религия алан». Доклад на XXV Международном конгрессе востоковедов. М., 1960). Укажем, кроме того, следующие работы: В. Городцов. Дако-сарматские религиозные элементы в русском народном творчестве. — „Труды Гос. Исторического музея», I. М., 1926; V. Рisani. II paganesimo balto-slavo. — „Storia delle religioni, dir. da P. Tacchi Venturi». Torino, 1934, стр. 591—632 (изд. 2, 1939): R. Jakobson. Slavic mythology, — „Funk and Wagnalls Standard Dictionary of Folklore, Mythology and Legend», II. New York, 1950, стр. 1025—1028; В. И. Абаев. Скифский быт и реформа зороастра. — „Archiv Orientalni», suppl. 24, № 1, 1956, стр. 23—56; G. Vernadsky, Dz. Dzanty. The Ossetian Tale of Iry Dada and Mstislav». —„Journal of Amer. Folklore», vol. 69, 1956, Juli-Sept. См. также другие работы по славянской мифологии (наиболее полная библиография содержится в статье В. Н. Топорова „Фрагмент славянской мифологии». — КСИС, вып. 30, 1961, стр. 14—32.)
[11] В нашем изложении мы в значительной мере следуем замечательной статье Р.О. Якобсона „Slavic mythology».
[12] См.: В. В. Иванов. К этимологии балтийского и славянского названий бога грома. – ВСЯ, вып. 3, 1958, стр. 101 – 111.
[13] В. В. Иванов (в указанной выше статье) считает, что связь др.-русск. берегыня с именем Перуна и т. д. нуждается ещё в специальном исследования.
[14] Т. Міlewski. Ewolucja morfologiczna ie. złożonych imion osobowych. – ВРТJ, t. 16, 1957, стр. 37-69; его же. Ze studiów nad antroponimią indoeuropejską – „Onomastica», r. III, 1957, 2; eго же. Dwa ujęcia problemu granic prasłow. obszaru językowego. – RS. t. XXI, sz. 1. 1960.
[15] Укажем работы, имеющие наиболее непосредственное отношение к вопросу: В. Ф. Миллер. Эпиграфические следы иранства на юге России. — ЖМНП, 1886, октябрь, стр. 232-283; óx’mópb. стр. 232-283; А. Соболевский. Русские местные названия и язык скифов и сармат. — РФВ, т. 64, 1910, стр. 180-189; J. Rozwadowski. Kilka uwag do przedhistorycznych stosunków wschodniej Europy i praojczyzny ie. na podstawie nazw wód. — RS, t. VI, 1913, стр. 39-73; М. Vasmer. Untersuchungen über die ältesten Wohnsitze der Slaven. 1. Die Iranier in Südrussland. Leipzig, 1923; его же. Skythen Sprache. — Reallexikon der Vorgeschichte“, Bd XII, стр. 236-251; его же. Iranisches aus Südrussland. — „Streitberg-Festgabe». Leipzig, 1924, стр. 367-376; А. Соболевский. Русско-скифские этюды, I—ХII. — ИОРЯС, т. XXVI, 1921. стр. 1-44; XIII— XX— ИОРЯС, т. XXVII, 1922, стр. 252—332; его же. Славяно-скифские этюды, I—II. Л., 1928; J. Harmatta. Studies in the Language of the Iranian Tribes in South Russia. Budapest, 1952; из уже упоминавшихся — работы Т. Лер-Сплавинского („О pochcidzeniu i praojczyźnie Słowian». Poznań, 1946), В. И. Абаева („Осетинский язык и фольклор», т. I, М.—Л., 1949, в первую очередь „Скифо-аланские этюды», стр. 147—353), К. Мошинского („Pierwotny zasiąg…»); следует, наконец, указать работу В. Н, Топорова и О. Н. Трубачёва „Гидронимы верхнего Поднепровья» (М., 1962).
Оставить комментарий